Статьи

Статьи (18)

Подкатегории

Cтатьи сотрудников музея

Cтатьи сотрудников музея (13)

Cтатьи сотрудников музея с иллюстрациями о прошлом города, персоналиях, событиях

Просмотр материалов ...

Романовы в Айтодоре  И.И.Вдовиченко

Н.П.Турова

 

Великий князь Александр Михайлович Романов коллекционер и археолог - аматор.

    400-летие дома Романовых широко отмечавшееся в странах СНГ вновь привлекло внимание общественности к объектам  культурного наследия, связанных с деятельностью членов царской семьи в Крыму.  Среди них коллекция древностей, собранная великим князем Александром Михайловичем занимает почетное место. Большая часть коллекции А.М. Романова хранится в Ялтинском историко-литературном музее. Она насчитывает более тысячи целых и фрагментированных форм древнегреческих и римских столовых и парадных ваз, туалетных сосудов, тарной керамики, светильников, терракотовых статуэток и масок. Здесь хранятся  лапидарные эпиграфические памятники, среди которых надписи на латинском языке, содержащие посвящения Юпитеру Лучшему Величайшему, богамМанам, надгробие с латинской эпитафией;вотивныерельефы с изображением Всадника, Митры, Диониса, Артемиды и др.; кирпичи и черепица с легионными клеймами; монеты; стеклянные сосуды. Небольшое количество расписных ваз, находки из раскопок римской крепости Харакса – посвятительные надписи, вотивный рельеф из храмов бенефициариев хранятся в Центральном музее Тавриды (Симферополь). Археологические материалы с городища Харакс хранятся также вГосударственном историческом музее (Москва),Государственном музее изобразительного искусства (Москва),Институте археологии Национальной Академии наук Украины. Хотя большинство предметов из этой коллекции депаспартизованы,  и мы не можем указать их точного местонахождения, тем не менее, это не лишает их ценности, как важного исторического источника по истории и культуре городов Северного Причерноморья. Об этом собрании неоднократно писали исследователи, которые занимаются историй и культурой античных городов Северного Причерноморья[25,с.222;10]. Рассматривалось оно и в плане изучения антикварного дела и коллекционирования на юге России[7]. Между тем обстоятельства создания и хранения этой коллекции, круг людей, с которыми взаимодействовал великий князь, история ее изучения и экспонирования недостаточно освещены в научной литературе. Источниками для углубленного изучения этой темы стали появившиеся в последнее время публикации[32;11;22], материалы, хранящиеся в Государственном архиве АРК, научных архивах Национального заповедника  Херсонес Таврический, Ялтинского историко-литературного музеях[2;3;12,13,23].

С формированием, спасением, изучением коллекции древностей великого князя Александра Михайловича связаны личности неординарные, яркие. К числу таковых можно отнести и самого коллекционера, Александра Михайловича Романова (Сандро, как его звали в семье). Внук Николая I, двоюродный дядя Николая II, муж его сестры Ксении  родился в 1866 г. в Тифлисе. Получив суровое, воистину спартанское воспитание в семье патриарха семьи Романовых Великого князя Михаила Николаевича, он был, тем не менее, натурой чувствительной, эмоциональной. Военная карьера, к которой его готовили и в которой он преуспел, не исчерпывала обширного круга его интересов[35,с.42-46].Вся жизнь Александра Михайловича Романова (1866-1933) была связана с флотом. Вдвадцатилетнем возрасте князь совершил кругосветное плавание на корвете "Рында", длившееся три года. Следующие два года провел на борту собственной яхты "Тамара", путешествуя в Индию. После кратковременной службы на Балтийском флоте переведен на Черноморский флот, где командовал броненосцем "Ростислав". В 1909 г. произведен в вице-адмиралы и назначен генерал-адъютантом. Был начальником Главного управления портов и торгового мореплавания. Стоял у истоков российской авиации, во время Первой мировой войны заведовал авиационной частью в действующей армии. Неоднократно избирался председателем разных обществ, учреждений, комитетов, в том числе являлся членом Российского императорского археологического общества[1]. После, когда из армии были удалены все Романовы, 22 марта 1917 года был уволен от службы по прошению с мундиром. С разрешенияему было разрешено поселиться в имении «Ай-Тодор» в Крыму, где и встретил Октябрьскую революцию и последующие за ним , когда каждый день приходилось . Великий князь Александр Михайлович оставил Крым раньше других членов семьи. 11 декабря 1918 года ночью он покинул Россию на английском  корабле "Форсайт» и закончил свои дни в эмиграции во Франции в 1933 году. Мало кто знает о вкладе Великого князя в изучение культурного наследия Крыма и Северного Причерноморья. Он был увлеченным собирателем древностей, нумизматом и археологом – любителем, поддерживал связи с коллекционерами, торговцами древностями. Археология была его любимым увлечением во время пребывания в крымском имении Ай-Тодор. Имение Ай-Тодор в Крыму принадлежало еще его родителям. Великий князь Михаил Николаевич приобрел его в 1869 г. для своей жены великой княгини Ольги Фёдоровны(урождённаяЦецилия Августа, принцесса и маркграфиня Баденская). Уже тогда было известно, что на территории имения находятся остатки древней крепости. В 1837 г. П.И.Кеппен, выполнил ее глазомерный план, в 1849 году граф Шувалов провел здесь любительские раскопки. В.Х. Кондараки в 1873 г. дал описание системы оборонительных сооружений на мысе Ай-Тодор и опубликовал  латинскую надпись, найденную смотрителями маяка[14,с.32;5]. После  смерти великой княгини Ольги Фёдоровны в апреле 1891 года в поезде, по дороге в Крым, имение по завещанию перешло её сыну, великому князю Александру Михайловичу. В 1896 он начал проводить здесь регулярные полевые изыскания. О раскопках Великого князя на Хараксе было известно всем представителям великокняжеской семьи, в курсе этих исследований был и Николай II. Во время визита в Херсонес в 1903 году К.К. Косцюшко-Валюжинич провел для царской семьи и свиты экскурсию по раскопкам и Музею древностей. Среди экскурсантов были императрица Александра Федоровна, а также Михаил Николаевич Романов, отец Александра Михайловича. Он внимательно слушал пояснения Косцюшко-Валюжинича и отметил сходство херсонесских пифосов с сосудами для вина на Кавказе[27,с.2]. Судя по репликам Николая II он видел кирпичи с клеймами римских легионов из раскопок Харакса[27,с.3]. Увлечение археологией было приятным хобби для многих царствующих особ Европы того времени. И Николай II не был исключением. Он проводил раскопки в Гессене на поселении гальштадской культуры, что засвидетельствовано в «Записи беседы государя императора Николая II и графа Бобринского в Гатчине 1 декабря 1899 года по поводу назначения графа членом Императорской археологической комиссии»[3,д.46,л.350]. Интересно, что Михаил Николаевич, который с интересом осматривал археологический памятник, не поощрял занятия своего сына археологией. А.М. Романов рассказывает о том, как в эмиграции, оставшись без денег в Париже, ему пришлось продать свою коллекцию античных монет. При этом он вспоминал слова своего отца: "Только подумай, Сандро, какие возможности ты упускаешь. Да если бы ты вложил хоть крупицу того, что тратишь, роясь в земле Крыма, в надежные акции и государственные облигации, ты удвоил бы свой годовой доход и никогда бы ни в чем не нуждался. Не нравятся акции и облигации – купи нефтеносные земли, медь, марганец, недвижимость, но, ради Бога, прекрати расшвыривать деньги на этих дурацких древних греков". Облигации, акции, недвижимость в России вряд ли помогли бы эмигранту рассчитаться с кредиторами в Париже. "Кроме того, у меня оставались воспоминания. Никакие Советы в мире не отняли бы у меня радостного волнения от моих археологических предприятий." [28].

За раскопками Харакса пристально наблюдали крупнейшие специалисты: Н.П.Кондаков(  - ), русский  и искусства;В.В. Латышев (-), русский-классик, и . У Никодима Павловича Кондакова был свой дом в Ялте, поэтому он имел возможность наблюдать за раскопками и сообщать коллеге о новых находках. Уже 21 декабря 1897 г. Н.П.Кондаков в письме В.В. Латышеву сообщает об открытии здесь “укрепленного” городка, “греко-римской кладке, о находке бронзовых фибул римского типа, обломков мраморной скульптуры, гемм, монет”[22]. Активная хозяйственная деятельность великого князя в своем имении, о которой он с таким подъемом вспоминает в своей книге[28] с одной стороны приводила к обнаружению новых археологических находок, а с другой стороны наносила ущерб памятнику. А.Л. Бертье-Делагард (—),инженер, археолог, историк, нумизмат, выдающийся исследователь, который с 1887 года поселился в Ялте, обратил внимание на то, что в имении великого князя Александра Михайловича при постройке дворца (очевидно, дворца для детей, строительство которого было завершено в 1912 году) было открыто компактное размещение керамического брака, что свидетельствует о нахождении здесь керамических мастерских. К сожалению, это место не было точно обследовано[4,с.25].

В Государственном архиве АРК имеется документ, свидетельствующий о сооружении в 1899 году винного подвала в Ай-Тодоре подрядчиком Ильей Бибериди [12,ф.522,оп.4,д.2,л.3-5]. Предусматривались каменные кладки, углубление в грунт, что конечно вело к разрушению культурного слоя памятника. Великий князь чувствовал, конечно, что у него нет навыков систематического изучения археологического памятника, к тому же такого неординарного. Поэтому он обратился за помощью к специалистам. Нужно признать, что выбор его был удачен. Благодаря В.В. Латышеву, на материалы, полученные при раскопках, обращает внимание профессор М.И. Ростовцев. Михаил Иванович Ростовцев родился 29 октября 1870 г. в Житомире в семье учителя местной гимназии, а умер вдали от своей Родины в , (штат,), где он с 1925 по 1944 год преподавал в Йельском университете[16,с.43-83]. М.И. Ростовцев — выдающийся русский и американский историк, археолог и филолог-классик, специалист по экономической истории античности и по античному Причерноморью. Учился в и. Преподавал в, Петербургском университете (профессор древней истории и классической филологии), . Занимался изучением античной живописи в боспорских склепах в городе. В 1898 году молодой ученый вернулся из заграничной стажировки и начал активную работу в Классическом отделении императорского Русского археологического общества. Уже в феврале 1900 Ростовцев сделал обстоятельный доклад на заседании Классического отделения о раскопках в Ай-Тодоре великого князя Александра Михайловича. Доклад этот был в скором времени опубликован в виде статьи «Римские гарнизоны на Таврическом полуострове и Ай-Тодорская крепость»[30]. Эта работа положила начало многолетним исследованиям этого городища, отождествленного Ростовцевым с древним Хараксом.Раскопки завершились в 1911 году, за это время были обнаружены две крепостные стены с башнями и воротами, пост бенефициариев, святилище, резервуар для воды, жилые здания. Кроме того, были найдены различные объекты — римские бронзовые фибулы, обломки мраморной скульптуры, геммы, монеты, а также многочисленные керамические изделия. Опираясь на находки, сделанные в результате многолетних  исследований Ай-Тодорского поселения, Ростовцев уже в эти годы развил свою концепцию характера римского присутствия на берегах Черного моря (в частности в Херсонесе), выдвинув гипотезу о двух волнах римской оккупации Таврического полуострова и о системе постов бенефициариев на землях херсонесского государства. М.И. Ростовцев отмечал случайный характер раскопок, который создавал трудности при систематизации материалов. Видимо к 1911 году князь потерял к раскопкам интерес, хотя  в 1907 году здесь было открыто  святилище фракийских богов, найдены уникальные рельефы и эпиграфические памятники. М.И. Ростовцев вновь обращается к материалам городища и говорит о том, что недооценивал найденного и считает, что здесь была не просто крепость, а римский город[29,31]. Позднее в 1914 году он даже приобрел часть земли в имении Ласпи у Ай-Тодорского маяка и в 1914-1916 гг. сам руководил раскопками в Хараксе, но материалы его исследований остались практически неопубликованными[21].

 

C полным текстом статьи можно будет ознакомиться в журнале "Крымский архив", который выйдет из печати в октябре 2014 г.

   

В коллекции Музея истории города Симферополя хранится купюра достоинством 10 рублей, выпущенная советским правительством в 1919 году. На агитационную  надпечатку на купюре обратил внимание исследователь из Москвы М.В. Владимирский. Он прислал для нашего сайта статью, которую мы размещаем для ознакомления всех интересующихся историей Граждонской войны и денежного ображения в Крыму.  rubli piatakovskiye1948 

Жизнь первая - настоящая

   История появления так называемых «Пятаковских» рублей следующая: В феврале 1918 года в связи с угрозой Петрограду со стороны немцев Петроградская экспедиция заготовления государственных знаков  частично была переведена в Пензу на бывший галетный завод. Отправка произошла в начале марта, а в первой половине апреля пущен в работу тираж кредиток нового упрощенного образца, так называемые «эвакуационные». Купюры номиналами от одного до 1000 рублей печатались в один цвет и были минимально защищены от подделки. Тираж этих упрощенных знаков заготовлялся в запас, т.к. текущая мощность Петроградской экспедиции (выпускавшей купюры царского образца и керенок) пока удовлетворяла потребностям Республики. Но 7 августа 1918 г. было принято правительственное решение об эвакуации всех экспедиций в Москву, где на базе бывшего завода Второва организовывалась Московская экспедиция (будущий Московский Гознак). В мае 1919 г. всё производство окончательно сосредоточилось в Москве. К этому времени потребность в денежных знаках не могла уже быть удовлетворена за счет знаков старого образца, и эвакуационный (пензенский) запас был пущен в обращение. Причин этому две: во-первых подходил к концу запас бумаги и красок для печати, сносились клише, да и печать старых знаков обходилась дорого. А главное – резко возросла потребность в быстро обесценивающихся, ничем не подкрепленных денежных знаках. Декрет «О выпуске в обращение кредитных билетов образца 1918 года» подписан 15 мая 1919 г. На новых кредитных билетах воспроизведена подпись первого управляющего (по советской терминологии «Главного комиссара Народного Банка РСФСР» Государственного банкаГ.Пятакова. Никакой советской символики на знаках нет – ведь клише их готовились еще при Временном правительстве. Только дата «1918» да подпись Пятакова говорят о том, что это уже советские деньги. Название «Пятаковкие» было известно и советским коллекционерам в 1920-30 гг, но потом его насильственно «забыли», поскольку Георгий Леонидович Пятаков стал «фигурой умолчания».

     Напомним, что Г.Л.Пятаков (1890-1937) – известный большевистский лидер. Так в ленинском завещании он упомянут в числе шести продолжателей дела Ленина после его смерти, наряду с Троцким, Сталиным, Зиновьевым, Каменевым и Бухариным, причем Бухарина и Пятакова Ленин назвал самыми выдающимися из самых молодых.

      Родился он в семье директора сахарного завода на Украине. В 1904-1905 гг примыкал к анархистам. В1910 гвступил в партию большевиков. Когда после октябрьского переворота 1917 гпрежний состав служащих Государственного банка во главе с управляющим И.П.Шиповым отказался открыть новой власти свои кладовые, Шипова арестовали и на его место был назначен Пятаков. Проработал он в этой должности до марта1918 г.Весной был направлен на подпольную работу на Украине, попавшую под оккупацию немецко-австрийской коалиции. В декабре1918 гвозглавил Временное рабоче-крестьянское правительство Украины. До конца Гражданской войны находился на различных должностях в Красной армии. Затем занимал ряд ответственных государственных постов, в частности: председатель правления Госбанка СССР, заместитель председателя Госплана и ВСНХ, торгпред во Франции, заместитель наркома тяжелой промышленности. В1927 гХV съездом ВКП(б) был исключен из партии как активист троцкистской оппозиции. В следующем году восстановлен в партии, а в1936 гснова исключен и вскоре расстрелян.

   Заметим, что деятельность на Украине «левых коммунистов» во главе с Г.Пятаковым в 1918-1919 гг. нанесла немалый вред престижу советской власти. Именно левые коммунисты спровоцировали на Украине движение под лозунгом «Долой коммунистов». А причина проста: решение земельного вопроса ими предлагалось «революционно» - вся земля отобранная у помещиков передавалась не нуждающимся в ней беднякам и середнякам, а крупным государственным объединениям – совхозам. Те земли, которые местные крестьяне успели поделить между собой, отбирались. Объяснялся такой подход желанием сохранить плантации сахарной свеклы – главной товарной ценности Украины, а также необходимостью накормить рабочих и красноармейцев. И вот для этого советская власть оставила себе помещичьи земли, на которых создавались совхозы.

   Но такая политика в корне подорвала доверие крестьян к Советской власти. Сельская беднота, ждавшая от советской власти земли обещанной декретом В.И.Ленина и активно боровшаяся за эту власть, сразу же стала чрезвычайно пассивной, а порой и вообще отвернулась от советской власти. Этим не преминули воспользоваться эсеры, развернув соответствующую агитацию против политики коммунистов, которая немедленно дала свои плоды – антисоветские восстания, наиболее крупным из которых было восстание под руководством бывшего командира 1-й бригады Заднепровской дивизии Н.Григорьева. Вместо признания своих ошибок коммунисты предлагали лишь силовой вариант подавления этих восстаний.

       Но вернемся к «Пятаковким» кредитным билетам. К лету1919 г. их было выпущено огромное количество – примерно на 30 миллиардов рублей. Но денежных знаков постоянно не хватало, как в силу инфляции, так и из-за того, что население (особенно сельское) старалось держать деньги царского образца - как ему казалось, более надежные деньги, «в чулках» до лучших времен. А городское население стало получать зарплату новыми деньгами – «Пятаковскими», которые остались практически единственными в обращении на подконтрольной Советам территории, хотя официально допускались к обращению и царские и керенки.

Гражданская война с помощью денег

   Теперь обратимся к южным районам России, подконтрольным в 1919 г Добровольческой армии А.И.Деникина. До осени на этой территории в обращении господствовали «Донские» рубли – денежные знаки, выпущенные Ростовским отделением Государственного банка. Население принимало их сравнительно охотно, но царские и керенки также по возможности накапливало, как более крепкие. «Красные» бойцы тоже не отставали в попытках заполучить вместо «Пятаковских» что-нибудь покрепче. Так в ростовской газете «Великая Россия» от6(19) ноября 1919 г читаем: «Комиссары, продавая населению выданный им излишек сахара и кожи, требуют плату обязательно керенками, курс керенок: за 1000 рублей керенками дают 3000-4000 рублей пятаковскими».

   Успешные боевые действия белых летом-осенью 1919 г привели к значительному расширению вновь обретенных областей, где недавно господствовали красные, и где, естественно в обращении были и деньги соответствующие – «Пятаковские». В июне 1919 г министр финансов деникинского правительства М.В.Бернацкий (его должность называлась «начальник Управления финансов»), официально получает право единолично решать вопросы относительно «чужих» денежных знаков.18 июня 1919 г Главнокомандующий ВСЮР А.И.Деникин подписал об этом следующий приказ № 85:

 «В виду продвижения Армий во внутренние губернии, запутанности там денежного обращения, вызываемой разнообразием денежных знаков, и необходимости разрешить вытекающие отсюда вопросы в срочном порядке, немедленно по занятии новых местностей В..С.. на Юге России, предоставляю начальнику Управления финансов право, в зависимости от обстоятельств, объявлять денежные знаки, имевшие в означенных местностях хождение, [a] обязательными к приему, как населением, так и правительственными и частными учреждениями, или [б] подлежащими представлению в учреждение Государственного банка либо Казначейства для обмена на другие знаки, или же [в] не имеющими обращения. Генерал-лейтенант Деникин».

 [ГАРФ, ф..439, оп.1, ед.94]

   До получения официальных полномочий решать вопросы допуска или запрещения «вражеских» денег кардинальные решения Бернацкого приходилось проводить через специальные приказы за подписью Главнокомандующего. Так 5 июня 1919 г выпущен специальный приказ № 76 по Общему Управлению Главнокомандующего ВСЮР Деникина относительно «Пятаковских» рублей и почти одновременно появившихся первых разменных знаков с советской символикой:

«Разменные казначейские знаки в купюрах одного, двух и трех рублей, выпущенные ныне советской властью от имени Российской Федеративной Советской Республики, а такжекредитные билетыиз купюр образца 1918 года большевистского управляющего Государственного Банка Пятакована территории Вооруженных Сил на Юге Россиинедействительны».

  Недействительны…, но как быть населению, ведь у них, зачастую, кроме «Пятаковских» других денег нет! Последовало разъяснение властей:

     «…Держателям таких денег предоставляется сдавать их в государственный банк и казначейства. Каждому сдавшему будет уплачено500 рублейс отметкой о выдаче на документе личности. Вопрос обмена остальных денег будет разрешен Учредительным собранием». [«Жизнь» (Ростов) от 10(23) июля 1919 г].

Истории с обменом «Пятаковских» белыми властями

   Для начала оценим количество обмененных советских знаков. Для этого обратимся с газетным сообщениям того времени. Так 10 (23) августа 1919 г газета «Южный край» (Харьков) писала, что обмен советских денежных знаков, производившийсяс 7 июля по 7 августазакончен, принято к обмену 109.120.000 руб, выдано в обмен 68.190.000 руб «Донскими» денежными знаками и принято на особые счета 39.630.000 руб. Ведь сумма, выдаваемая за любое количество «Пятаковских» сумма не превышала 500 рублей Донскими, а излишек фиксировался в виде упомянутых «особых счетов». Далее в заметке сообщалось, что «с настоящего времени советские деньги ни на какую сумму и ни от кого в Государственном банке и казначействе приниматься не будут».

   Вот что пишет об обмене советских деньг в Киеве после прихода добровольцев летом 1919 г А.А.Гольденвейзер: «Керенки», «украинки» и «Советские» шли совершенно наравне. Фавором пользовались «царские», которые почти не обращались на рынке. «Советские» были даже предпочтительнее, т.к.среди «керенок» и особенно украинских 50-рублевок было много фальшивых и рваных. Перед приходом добровольцев появился лаж (т.е. за них стали давать выше номинала деньгами других типов– М.В.) на керенки и украинки; курс советских пал. А вскоре после переворота советские деньги были аннулированы особым приказом и большая масса населения, снабженная главным образом этими деньгами, оказалась в весьма тяжелом положении, что вызвало смятение и неудовольство новой властью».

       Особенно драматична ситуация с отменой «Пятаковских» оказалась для Крыма.В двадцатых числах июня добровольческий десант выбил из полуострова красноармейцев армии Дыбенко. И деньги у крымчан остались лишь советские, которые буквально сразу отменили:

                                                            «ОБЪЯВЛЕНИЕ

Вследствии телеграфного распоряжения Помощника Главнокомандующего Вооруженными силами юга России генерала-лейтенанта ЛУКОМСКОГО от 23 июня сего года за № 0420 объявляется во всеобщее сведение, что прием и выпуск советских знаков, а также кредитных билетов всех купюр образца 1918 года за подписью ПЯТАКОВА во всех операциях Государственного банка, Казначейства и Сберегательных касс прекращенс 27 июня сего годапо старому стилю.

   Всем держателям указанных выше денежных знаковв течениемесячного срока с того же 27 июня месяца предоставляется сдать их в кассы учреждений Государственного банка и Казначейства на особые счета. Каждому вносителю, независимо от внесенной суммы, разрешается получитьне более пятисот рублей имеющими хождение в Крыму денежными знаками по предоставлении документа, удостоверяющего личность. Окончательное разрешение вопроса об оплате

советских денег откладывается до конца гражданской войны.  При приеме вышеуказанных советских денег кассами учреждений будут выдаваться бесплатные квитанции.

   25 июня 1919 года                                                      И.Д. Таврического Губернатора

      г.Симферополь                                                                         Т а т и щ е в»

Если простое население как-то смирилось с возникшей ситуацией, то крымские финансисты забили тревогу. Им было что терять, ведь кредиты, сделанные при Дыбенко советскими рублями также пропали, а время поджимало – на носу уборочная страда. И первого июля председатель Комитета частных банков Крыма Алтунджи пишет из Симферополя в Ростов, в Комитет правления всех частных банков белого Юга:

«…В виду исключительного по размерам урожая хлебов в Крыму и невозможности поднятия такового без серьезной поддержки сельских хозяев кредитом со стороны частных банков [предлагалось] открыть всем кредитным учреждениям Симферополя особый на период текущей хлебной компании вексельный кредит на 20 млн руб».

 Но взносы частных банков в Государственный банк, образовавшиеся (?) до 27 июня были сделаны по преимуществу «советскими денежными знаками, почти единственными в народном обращении в то время в пределах Крыма». Далее следует просьба поддержать ходатайство перед министром финансов о зачете взносов советскими денежными знаками.

   Ответ из Ростова был не только отрицательный, но и угрожающий: хотя дело уборки урожая в Крыму при этом конечно пострадало:

    «Считаем при этом своим долгом уведомить Вас, что интересы денежного обращения, на коем держится весь экономический оборот, в том числе и банков[ск]ое  дело, требует очень осторожного и вдумчивого отношения к появлению новых знаков; поэтому открытие широкого доступа выпущенных уже и выпускаемых советских знаков в денежное обращение  освобожденных от советской власти земель – безусловно нежелательно и выступления в защиту допущения советских знаков направлены безусловно против интересов русского кредитного дела. Председатель КПАКБ» 

   Одним словом, главное - правильная кредитная политика, а урожай – дело второе. Конечно, кончилось это тем, что несколько позже, весной1920 гс хлебом стало очень туго, но это уже потом…

    Тем не менее, М. Бернацкий, казалось, был весьма доволен действиями своего ведомства. Так в октябре, выступая на съезде деятелей торговли и промышленности Юга, он бодро заявил: «Мы должны были вырвать из рук противника денежный знак, это было нашей первой политической задачей. И последовавшие события подтвердили правильность этого шага. И если на этой почве возникли некоторые недоразумения, то мы стараемся их излечивать». (Цитируем по газете «Жизнь» (Ростов) от 9(22) октября 1919 г).     

   А пока газета «Юг» (Севастополь), 30 июля 1919 г грустно констатирует: «После аннулирования правительством советских денежных знаков Севастопольская Продовольственная Управа оказалась в затруднительном положении: не имеет возможности проводить заготовки продовольствия».     

       По данным севастопольской газеты «Юг» от 30 июля 1919 г обмен советских («пятаковских») денег прекращен с 27 июля 1919 г. Обменено отделением Госбанка на 6,538094 руб и казначейством на 2,784,065 руб, т.е всего более чем на 8 миллионов рублей.

     Операция с 500-рублевым обменом «Пятаковских» проводилась в разных областях в разные сроки (как правило, в течение месяца), но она не всегда проходала гладко - началась спекуляция:: за 500 руб давали 350 руб, везли в Харьков и Полтаву. В результате этого белые израсходовали более10 миллионов рублей на размен «пятаковких» только в украинских губерниях. Поэтому в конце августа обмен был полностью прекращен. Затем только во вновь занимаемых местностях выдавали специальные пособия.

О механизме спекуляций с «пятаковкими» и другими местными деньгами пишет в своей книге Г.Покровский:    «Некоторые деньги ходили с лажем , и это давало возможность большой наживы спекулянтам. Например, денежные знаки Терека, особенно «пятаковские» деньги, ходили с лажем /т.е. ценились дешевле их номинальной стимости – М.В./. Спекулянты Ростова или Екатеринодара едут на Терек, скупают там по дешевке местные деньги на деньги главнокомандования Добровольческой Армии или на более дорогие донские, имевшие хождение и на Тереке, несут скупленные дешевые деньги на почту, делают перевод в Ростов или Екатеринодар на свое имя, где и получают деньги более дорогого образца – ростовские или екатеринодарские».

    Вообще население было чрезвычайно подвержено разным слухам, порой самым неправдоподобным и противоречивым. Так весной 1920 г на Северном Кавказе появились советские знаки образца 1919 г (уже с советской символикой). Декрет о выпуске их в обращение подписан 4 марта 1920 г. Поползли всевозможные слухи об отмене, но какие знаки должны были отменить, никто не знал. Так в Терской области тут же на рынках перестали принимать «Пятаковские», хотя никаких официальных сообщений сделано не было. А в Дагестане ситуация была ровно противоположная: население требовало деньги «с гусем» (так кавказцы называли двуглавого орла без короны, изображенном на «Пятаковских») и отказывалось от приема знаков образца 1919 г.

  Преемник А.И.Деникина на посту Главнокомандующего белой армией Юга – барон П.Н.Врангель вначале тоже запрещал хождение советских денег. Еще 28 июня 1920 г им был подписан приказ № 3374, в котором, в частности, говорилось: «Категорически запрещаю войсковым частям расплачиваться с населением советскими деньгами...» (публикация от 30 июня 1920 в газете «Юг России» (Севастополь).

   «Деревня, вообще, трудно уясняет смысл и мотивы аннулирования советских денег и склонна считаться только с первыми, очевидными последствиями этой отмены» - замечает в своем очерке «Базар в селе Веселом» публицист Н.Верховский (севастопольская газета «Юг России», 1920, 3(16) июля, № 79, с.2).

Его очерк посвящен настроениям крестьян в деревнях и селах Мелитопольского уезда, только что оказавшихся под управлением врангелевцев. Для деревенских проблема состояла только в том, что на рынке нечем давать сдачу.

   «Прибиг до мене який-сь солдатик, - иллюстрирует это обстоятельство одна из баб, - каже, дайте, тетко, кварту молока… Ну дала… килько, пытае? Та двадцать пять рублив, кажу, як дасце, то и добре… А вин смеется: та у нас, каже, двисти пьятдесят рублив, сами мелки гроши!..

- Ну?

- Ну, дав двести пятьдесят, тай побиг!.

  В сентябре 1920 г вопреки четкой линии запрета на хождение «Пятаковских» и других советских денежных знаков в 1919 –1920 гг на территории белого Юга Управление финансов пошло на частичное послабление для Северной Таврии. Так в газете «Вечернее время» (Севастополь) от 16 сентября под заголовком «Обмен советских денег» читаем:

Мелитополь (12.09) Уполномоченный Управления Финансов гражданской части штаба Главнокомандующего в Мелитополе объявляет:    «Желая помочь населению Северной Таврии и Александровского уезда освободив его от оставшихся на руках после советской власти денежных знаков, Главнокомандующий Русской Армией приказал разрешить на всей упомянутой территории  в течение одного месяца начиная с 12 сего сентября производить обмен советских денежных знаков, а также прием их во все платежи и взносы, по курсу 60 коп за советский рубль в Мелитопольском отделении Государственного Банка, во всех казначействах района и сберегательных кассах».

  По-видимому, были учтены уроки полного запрета на эти деньги летом 1919 г в Крыму и политика властей стала более гибкой… 

   Окончательную точку в истории всех этих денег: царских, керенок, думских, «Пятаковских» и более поздних советских образца 1921 г поставили две деноминации, проведенные советской властью в 1922-1923 гг. Первая деноминация сопровождалась выпуском новых денег – «государственных денежных знаков» образца 1922 г. Текст на них гласил: «один рубль выпуска 1922 года равен 10.000 рублей всех ранее выпущенных образцов…» В следующем году была проведена дополнительная деноминация из расчета 1:100. Таким образом новый рубль соответствовал теперь одному миллиону прежних рублей. А к весне 1924 года новые знаки полностью очистили денежное обращение страны от денег старых выпусков.

                                                         

 

 

Вторая жизнь «Пятаковских» – агитационная

   В 1919 г на территории подконтрольной деникинцам действовало так называемое «Осведомительное агенство» (ОСВАГ). Главными задачами ОСВАГа было информирование населения об идеологии белого движения и успехах Добровольческой армии, а также о жизни в красной «Совдепии». Однако наряду с этим агентство ОСВАГ занималось и агитацией в тылу красных, главным образом с помощью листовок, сбрасывавшихся самолетами. Использовали авиацию и для дискредитации «Пятаковских» денег, запасы которых образовались у деникинцев после проведения частичного обмена летом 1919 г. Немало их было также конфисковано в советских учреждениях во время летнего наступления Добровольческой армии. Сначала на «Пятаковских» делали крупные овальные пробивки в центре купюр размером 11х33 мм и в таком виде сбрасывали в тыл красных. В такие «порченые» деньги могли играть сельские ребятишки, а вскоре умельцы научились заклеивать пробивку и старались в таком виде всучить купюры доверчивым простакам. Затем кому-то пришла мысль использовать эти деньги как антисоветские листовки, сделав на них соответствующие надпечатки. Ведь любая листовка в виде денежного знака привлекает к себе больше внимания и лучше запоминается, чем сделанная на простой бумаге. Да к тому же происходила и некоторая экономия экономия на бумаге. Технически это происходило следующим образом: пробивку меньших размеров (приблизительно 8 х 3 мм) стали делать в углу купюры, а в центре помещали агитационные надпечатки. По некоторым сведениям, эти надпечатки ставились только одним из отделений ОСВАГ – Харьковским.

  Относительно эффективности такого метода агитации можно заметить, что для населения он оказался очень опасным.. Ладно бы еще сравнительно невинные, например, «Деньги для дураков». А если надпечатки более острые, да еще с призывом «Долой советскую власть»… Тут уж было не до игры с такими «деньгами»! Представители советской власти расстреливали тех, у кого находили знаки с надпечаткой ОСВАГа. Да и после Гражданской войны хранить такой коллекционный материал было весьма небезопасно. Посланные за границу для обмена с зарубежными коллекционерами «Пятаковские» знаки с надпечатками ОСВАГа при обнаружении изымали. Нам не известно, страдали ли при этом отправители, но конечно такая посылка для них также могла окончится для них неприятностями…Естественно, что в советской литературе по коллекционированию этот материал не описан. Впервые перечень выявленных надпечаток опубликован в статье Н.Кардакова под псевдонимомН.Росберъ,т.е. «Российский берлинец», в журнале «Россика» № 14 за 1933 г. с.59-61, а потом им же повторен в его каталоге русских бумажных денежных знаков, выпущенном в Западном Берлине в 1953 году. Приводим этот перечень текстов агитационных надпечаток ОСВАГа.

Тексты надпечаток приведены в старой орфографии

Надпечатки типографские, черный цвет (кроме № 7)

   Что взяли большевики? - ВСЕ!"

   (номиналы использованных знаков не известны)

        (на 10-рублевых знаках)

   признаны ни въ Россiи, ни заграницей. Комиссары

   - коммунисты еще разъ нагло обманывают васъ.

   ДОЛОЙ СОВЕТСКУЮ ВЛАСТЬ и ея фальшивые деньги!"

                        (на 3- и 5-рублевых знаках)

   а дали ВОЙНУ,ГОЛОДЪ, ЧРЕЗВЫЧАЙКУ и въ придачу

   фальшивыя деньги."

              (на 1-рублевых знаках)

   манъ. ЭТИ ДЕНЬГИ НИКТО НЕ ПРИЗНАЛЪ. Комиссары

    набиваютъ свои карманы настоящими деньгами,

 а народу    даютъ"Ленинския" и "Пятаковския", которыя

 нигдъ не будут  приниматься.

НЕ ДАВАЙТЕ СЕБЯ ОБМАНЫВАТЬ.

 НЕ БЕРИТЕ СОВЕТСКИЯ ДЕНЬГИ. ДОЛОЙ СОВЪТСКУЮ

ВЛАСТЬ и ЕЯ ФАЛЬШИВЫЯ ДЕНЬГИ!"

                                        (на 5-, 10- и 25-рублевых знаках)

                   Кучу денегъ надавали

                   А теперь за эти знаки

                   Ты не купишь и собаки.

   Над рамкой:Долой ПЯТАКОВСКIЯ

   Под рамкой:и «ЛЕНИНСКIЯ» деньги!

                           (на 5-, 10- и 50-рублевых знаках)

7. Рисунок кукиши, обращенного в левую сторону,

   внутри которого текст: Посмотри на этотъ кукишь!

                                            Ну-ка что на них ты купишь!

                 Ручной штамп, фиолетовый цвет.

               На 3-, 10-, 25-, 100 и 250-рублевых знаках

   Остается еще раз напомнить, что жизнь «подписанта» «Пятаковских» окончилась трагически. Причем парадокс времени состоял в том, что допросы Г.Пятакова проводил Л.Коган, подпись которого также увековечена на денежных знаках, правда совсем другого свойства – в качестве «члена Коллегии ОГПУ СССР» его подпись фигурирует на специальных бонах, выпущенных для «лагерей особого назначения ОГПУ», т.е. для политических заключенных.

  

 

 

 

Уважаемые посетители сайта! Предлагаем вашему вниманию воспоминания  жителя Симферополя Владимира Антоновичча Пречисского о войне. Это воспоминания ребенка, они охватывают узкий круг людей и небольшое пространство - дом, двор, улица. Но в них отразилась тревожное время, которое переживал наш город, чувства и эмоции людей. Владимир Антонович, профессор московского вуза часто приезжает в родной город и уже во второй раз посетил наш музей, поделился своими воспоминаниями, с которыми мы предлагаем вам познакомиться. Иллюстрация к тексту - из собрания Владимира Саенко. Она происходит из фотоальбома немецкого офицера, врача, сделавшего фотографии Симферополя во время оккупации. На фотографии - дом 44 по улице Кирова. Очень выразительны фигуры детей  на переднем плане, в них и любопытство и опасение, следствие горького опыта их маленьких жизней. 

Пречисский В.А.

ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА В МОЕЙ ЖИЗНИ

    Наша семья жила в Симферополе в так называемом Доме учителей на углу улиц Жуковского и Кооперативной. Мама, школьная учительница, получила квартиру в нём в 1937 году, после того, как прежние два этажа дореволюционного здания надстроили третьим этажом специально для учителей города. Переехали мы из района Красной Горки (у Феодосийского шоссе), где годом раньше я родился.

Из собрания Владимира Саенко

Наш Дом знаменит тем, что в нём проживал Н.С. Самокиш – известный художник-баталист. В память об этом после войны на доме установили мемориальную доску, а улицу Кооперативную переименовали  в  улицу Самокиша.

Через улицу Самокиша, напротив нашего, стоит другой, куда более солидный дом, который жители называли Домом специалистов. В двух шагах от этих домов расположен замечательный сквер, который раньше все именовали Семинарским садом. Бывшая семинария, располагавшаяся рядом (между этим сквером и Домом специалистов), находилась в здании, которое во время нашего детства стало женской средней школой № 9.

В этой школе наша мама позже стала преподавать химию до самого выхода на пенсию. Раньше мама работала в других школах, в частности, в средней школе № 1, примечательной тем, что в том же здании в своё время преподавал великий химик Д. И. Менделеев.

Помню, как после начала войны в доме запретили выключать радио, так как оно давало единственную возможность узнать о воздушной тревоге, когда надо было всё бросать и бежать из нашего дома через Кооперативную улицу к соседнему Дому специалистов, под которым были большие подвалы, оборудованные под бомбоубежища. На первых порах родители иногда игнорировали объявленную тревогу и оставались дома, но после попадания огромной бомбы (к счастью, не разорвавшейся!) в соседний с нами дом мы стали пользоваться бомбоубежищем при каждой необходимости.

Не могу не вспомнить, как однажды поразил родителей своим необычайно острым слухом.

Обычно о воздушной тревоге нам становилось известно из двух источников: либо по сигналу городской сирены (к нашему дому этот сигнал доходил настолько слабым, что услышать его можно было при полном отсутствии других звуков), либо  по оповещению через  комнатный громкоговоритель, который теперь можно увидеть только в кино или в музее. Эта чёрная радиотарелка, подключённая к проводной радиосети, служила нам единственной связью с внешним миром.

Однажды я обратился к родителям, что надо идти в бомбоубежище.

–  Это почему?! – удивились мама с папой. – Воздушной тревоги не объявляли!

–  Так самолёты же немецкие летят!

–  С чего ты взял? Ничего не слышно, никаких самолётов!

– А я слышу, они гудят!

Как родители ни прислушивались, ничего не услышали. Решили, что у сынишки просто взыграло воображение.

А через 10-15 минут по радио объявляют:

 – Граждане, воздушная тревога! Граждане, воздушная тревога!

Папа с мамой были потрясены! А я удивлялся, как это они ничего не слышат, если так явственно гудят самолёты.

После этого случая мне уже полностью доверяли и сразу начинали собираться в бомбоубежище после моего предупреждения. Ошибок не бывало.

*

Летом 1941 года мне исполнилось пять лет, брату Юрию не было ещё и двух лет. Всё тревожнее становились родители, фронт стремительно приближался к Крыму. Стали готовиться к эвакуации. В это время в нашем многоквартирном доме среди детей разразилась эпидемия кори.  Как ни пытались родители изолировать своих детей от заболевших, ничего не получилось: зараза была подхвачена раньше принятых мер. Тяжело заболела девочка Ира Марченко, с которой я очень дружил. Через некоторое время слёг я, почти сразу за мной – мой брат.

Настал день отъезда в эвакуацию. Родители в панике: что делать? У нас с Юрой температура около 42 градусов. Я очень отчётливо помню, как мне было тяжело не то, что пошевелиться, даже произнести хотя бы слово, я периодически впадал в полузабытьё. Родители никак не могли решить, ехать или оставаться, в каком случае будет хуже для нас с братом.

Семья Марченко решила уезжать, так как у Иры кризис миновал, хотя сохранялась повышенная температура. Мне же врезалась в память фраза одного из наших родителей:

– Если повезём детей в таком состоянии, мы, безусловно, потеряем их. Как ни страшно оставаться, сохраняется хоть маленький шанс, что дети выживут.

Так мы оказались на оккупированной немцами территории.

После окончания войны вернулись эвакуированные семьи. Рассказывали о долгом путешествии в жутких антисанитарных условиях: доходило до того, что подолгу не было воды, руки приходилось мыть собственной мочой.

Ира Марченко в дороге умерла.

*

Когда в Симферополь  вошли немцы, в каждую квартиру нашего трёхэтажного дома с тремя подъездами стали регулярно поселять на несколько дней немецких военных.

Наш дом и стоящее напротив него административное здание «Крымсоюз» в одну линию с сараями, а также сараи жильцов с третьей стороны, образовывали замечательный, полный зелени, большой, но уютный замкнутый двор. Захватчики, вырубив все зелёные насаждения, превратили наш двор в стоянку плотных рядов своих военных автомобилей. Это увеличило опасность бомбардировок, теперь уже нашей авиацией. А скрываться в бомбоубежище было невозможно: их оккупанты использовали только для себя. Оставалось уповать на судьбу. Слава Богу, обошлось без прямых попаданий.

Сразу же начались облавы военных патрулей: уводили всех здоровых мужчин, девушек и молодых женщин. Отобранных угоняли в Германию в качестве дармовой рабочей силы. В первые же дни в число угнанных попала моя двоюродная сестра Людмила, которая уже несколько лет жила в нашей семье, будучи, фактически, моей второй мамой, так как она старше меня на пятнадцать лет.

*

Несколько раз (в периоды, когда в нашей квартире отсутствовали немецкие постояльцы) у нас ночевали молодые ребята, о которых нам, детям, родители говорили, что они какие-то дальние наши родственники из деревни. Уже после войны, когда вышла книга писателя Ивана Козлова «В Крымском подполье», и мы дома её читали, мама рассказала, что те ночевавшие ребята были перед войной её учениками, а у нас они прятались, так как были участниками подпольного сопротивления. Естественно, семья очень рисковала, ввиду часто проводившихся облав.

Моего папу при облавах несколько раз уводили, но из-за возраста (ему шел 42-й год) отпускали. После этого папа стал подолгу скрываться в деревнях, куда немцы заглядывали лишь наездами. Мы стали видеть его весьма редко, хотя всегда ждали с нетерпением, потому что папа всегда приходил с чем-нибудь съестным.

Мама продавала сначала свои украшения, доставшиеся от бабушки, потом что-то из мебели, одежду. Плакала, что всё приходилось отдавать за бесценок. Обстирывала, штопала одежду постоянно менявшимся немцам-квартирантам, которые не задерживались дольше нескольких дней: кто-то двигался на фронт, кто-то в обратную сторону. Питались мы чуть ли не одними листьями. От постоянного недоедания развились типичные болезни, о которых не хочется говорить. А поскольку родители в первую очередь заботились о нас, детях, можно себе представить, каково было им. Забегая вперёд, скажу, что чувство голода преследовало нас не только все военные, но и первые послевоенные годы, когда продукты питания получали по карточкам, выстаивая суточные очереди в магазин.

*

Периодически менявшиеся постояльцы были самые разные. Чаще всего – немецкие младшие чины, типа унтер-офицеров, но бывали и старшие офицеры. Одни помыкали мамой, практически ничего не давая на пропитание, требовали, чтобы мы, дети, вообще не показывались им на глаза. Первое слово, которое мы узнали по-немецки, было «швайн» (свинья), его мы слышали из уст немцев чаще других.

Справедливости ради надо сказать, что, пусть редко, но попадались и другие немцы или австрийцы, которые за обслуживание выделяли нам кое-что из своих обильных пайков или давали немного денег.

Вот несколько памятных картинок, врезавшихся в память на всю жизнь, как будто это произошло вчера.

Новый постоялец, не успев обосноваться, уселся в главной (проходной) комнате, распечатал свои продукты, что-то ел. Я старался не смотреть на него, так легче переносить голод. Но немец, по-видимому, что-то уловил в моём взгляде, когда я проходил через комнату, и окликнул меня. Я остановился, смотрю на него издали. Он манит меня пальцем, приговаривая: «Ком, ком!». Сытая рожа его смеётся, но что-то в его улыбке настораживает, поэтому я делаю маленький шажок и останавливаюсь. Он продолжает голосом и пальцем подзывать меня, показывая на шоколад. Я боюсь подвоха, но ноги сами перемещаются ещё на пару шажков, после чего опять останавливаются.

Тогда немец берёт толстую плитку шоколада, отламывает от нее добрый кусок и с улыбкой протягивает в мою сторону, повторяя своё: «Ком, ком!». Я нерешительно подхожу ещё ближе, шоколад уже прямо передо мной. Немец движениями показывает: на, мол, бери! Я и не могу поверить, что мне, действительно, дают шоколад, но, с другой стороны – вот он, прямо передо мной! Поднимаю свою руку, хочу взять отломленный кусок из руки немца, а тот, заржав по-лошадиному, отправляет шоколад в свой рот. Я сначала остолбенел от неожиданности, потом развернулся, чтобы убежать. Немец резким голосом остановил меня и что-то стал говорить, чего я понять не мог.

Потом он отломил снова кусок от шоколадной плитки, что-то приговаривая успокаивающим голосом, что, вероятно, означало: «Я тут пошутил с тобой. Но теперь уже вправду даю тебе, подходи, бери!». Я мотаю отрицательно головой. Немец то требовательно, то с ласковой интонацией заставил-таки меня подойти к нему и очень убедительно протягивал мне шоколад. Но стоило мне переломить свое нежелание быть обманутым вторично и протянуть руку, как немец снова отправил протягиваемую мне шоколадку себе в рот, а мне ещё поддал слегка ногой, когда слёзы брызнули из моих глаз. Я убежал на кухню, а в комнате хохотал упитанный ариец, представитель «высшей расы».

*

Но был и куда более страшный, хотя и чисто мальчишеский, поступок с моей стороны, едва не приведший к неминуемому расстрелу всей нашей семьи, избежать которого удалось чудом. Да и произошло всё только благодаря последовательной цепочке редких случайностей.

В погожий летний день в обычной одежде (трусы и майка, никакой обуви) я был в нашем дворе совершенно один: не было ни взрослых, ни детей.

В этот момент во двор въезжает чёрная легковушка, останавливается, из неё выходит немецкий офицер и быстро входит в первый подъезд.

Я слоняющимся шагом прохожу мимо этого автомобиля, заглядываю внутрь… и замираю на месте: на переднем сиденье лежит пистолет!

Я даже задрожал от неожиданной удачи. Стал озираться, не видит ли кто. Никого не заметил. Внутренний голос подзуживает: что же ты раздумываешь, ведь никто не узнает, а пистолет настоящий, настоящий!

Ещё несколько мгновений длились колебания, потом быстро открываю дверцу машины, хватаю пистолет, сую его за пазуху и быстрым шагом направляюсь в свой подъезд (соседний с тем, куда вошёл немец, хозяин пистолета). В подъезде пулей взлетаю на третий этаж, дверь в квартиру, как обычно, не заперта (если кто-то дома). Я шмыгаю в дальнюю комнату (спальню), заползаю под кровать, засовываю пистолет поглубже, к самой стенке.

Едва, пятясь, выполз – тут, как тут,  папа! Ему стало подозрительным моё необычное поведение, а именно, что я, войдя в квартиру, прошёл не на кухню, где он находился и даже окликнул меня, а почему-то стремительно скрылся в дальней комнате. Спрашивает меня:

– Что ты здесь делаешь?

– Ничего!

– Как это ничего, а под кровать зачем лазил?

– Просто так.

– Ну-ка доставай, что ты там спрятал!

Пришлось достать. Увидев пистолет, отец изменился в лице, побелел. Мне стало страшно.

– Где ты его взял?

Пришлось всё рассказать.

Какое мудрое решение принял папа, стало ясно очень быстро. Он велел мне как можно быстрее с пистолетом за пазухой спуститься во двор и, не разговаривая ни с кем, не останавливаясь, мчаться в общественный туалет в дальнем углу двора, которым жители дома вынуждены были регулярно  пользоваться, так как довольно часто отключали подачу воды в дом. Там, в туалете с деревянным настилом и дырой в настиле, я должен утопить пистолет, а в будущем никогда никому ничего не говорить, потому что всех расстреляют. До меня, несмотря на мои шесть с небольшим лет, всё дошло, как следует. Я в точности выполнил всё, что велел папа, вернулся домой.

Не могу сказать точно, через какое время, может быть, через двадцать минут, может быть, через полчаса во всём доме повели обыск немецкие автоматчики с собакой. Собака, зайдя в квартиру и понюхав меня, сразу потянула немцев в спальню к той самой кровати. Немцы перевернули все вещи не только в спальне, но во всей квартире, ничего не объясняя. Обыски проходили и раньше, но так тщательно он проводился впервые. К счастью, бдительность папы спасла всем нам жизнь. От сознания того, что могло быть, до сих пор жутковато.

*

Вот ещё ряд эпизодов, уже совсем близких к концу оккупации, когда немцы готовились оставить Симферополь.

Мы с братом переходили улицу достаточно близко перед шедшим по ней одиноким немецким танком. Уже пересекли проезжую часть, но танк, вместо того, чтобы проехать по мостовой за нашей спиной, поворачивает прямо на нас с Юрой! Я в ужасе хватаю брата за руку, и мы бежим назад, к тому тротуару, откуда только что стали переходить улицу. Танк тоже разворачивается и уже настигает нас! Перед нами глухая каменная стена, танк уже почти догнал нас, мы с Юрой мчимся изо всех сил вдоль стены, объятые ужасом быть раздавленными: успеть бы  добежать до угла дома! В тот самый момент, когда удалось завернуть за угол, танк, едва не разбив этот угол, пронёсся мимо. Мы, задыхаясь, не могли уже сдвинуться с места, глядя вслед танку, на броне которого сидели и хохотали немцы.

*

Другой эпизод. Один из постояльцев заявился в нашу квартиру, когда уже была абсолютная темень. Поскольку мы с братом ещё не спали, стало быть, дело было зимой. Вид у немца был ужасный: грязный, растрёпанный, заросший, к тому же, немец был пьян. На ломаном русском языке он только и смог произнести: «Вода, мыть, спать!». Взглянув на него, мама ахнула, сказала папе, что немец весь в блохах и вшах. Нам с братом велели немедленно уйти в дальнюю комнату, чтобы мы не могли заразиться.

В те времена ни о какой горячей воде или газовых колонках мы даже понятия не имели, в квартире было печное отопление, для мытья или стирки грели воду в больших кастрюлях или выварках. Пришлось папе растапливать печь на кухне, греть воду, а мама очень долго выбирала с головы и тела немца вшей и блох,  раздавливала их, не разрешая всем нам даже приближаться к тому месту. Пьяный немец, видимо, уже был болен. Мылся он очень небрежно, поэтому мама заставила его повторить процедуру, а потом стала сама тщательно обмывать его. Несколько раз маме пришлось ловить насекомых на себе, это удавалось не сразу, она звала на помощь папу, когда чувствовала, что насекомое попала на её голову.

Переночевав, на следующий день немец, к счастью, убыл. Однако его визит чуть не свёл маму в могилу. Дело в том, что какое-то из насекомых успело заразить маму брюшным тифом. Болела мама очень тяжело, превратилась почти в скелет, обтянутый кожей. Будучи чрезвычайно слабой, с огромным трудом полностью обслуживала себя сама, не разрешая приближаться к себе ни папе, ни нам, детям, чтобы мы не заразились от неё. Тщательнейшим образом всё дезинфицировала, хотя от слабости не раз теряла сознание. То, что она выжила, было просто чудом, и не меньшим чудом было то, что она спасла нас от заражения, хотя мы жили в одной квартире!

Не могу сейчас сказать, как долго длилась её болезнь, нам казалось, что это длилось целую вечность. После того, как мама стала поправляться, она ещё очень долго была страшно худой. А потом заболела снова, говорили, что это так называемый паратиф. Когда врачи или знакомые узнавали, как это всё было, то поражались, что мы сумели выйти из этой ситуации, никого не схоронив.

Конечно, даром это не прошло, здоровье мамы оказалось сильно подорванным. Она прожила всего 61 год, намного меньше своей матери и своей старшей сестры.

*

Немецкие оккупанты покинули Симферополь лишь в апреле 1944 года при несколько необычных обстоятельствах. Их армия  вдруг в большом темпе организованно оставила город буквально за считанные вечерне-ночные часы. Наутро жители с удивлением обнаружили, что в городе не осталось ни одного немца! Это было так непривычно…

Только через сутки в разгар яркого солнечного дня в город вошли наши партизаны, скрывавшиеся в Крымских горах. Они немало досаждали немцам все эти годы. И только через два или три дня в Симферополь вошли регулярные части Красной армии. Оккупация для нас закончилась!

*

До нормальной жизни, как было перед  войной, тем не менее, было ещё очень далеко. Страхи кончились, но полуголодное время продолжалось ещё несколько лет. Запомнились такие вещи, которые в обычной жизни просто немыслимы!

Вот несколько из подобных картинок памяти.

*

Все квартиры нашего трёхэтажного жилого дома отапливались индивидуальными вертикальными печами (их почему-то называли «грубами»). Топливом служили дрова или уголь, запасы которых жители хранили в дворовых сараях или подвалах. На кухнях для приготовления пищи имелись специальные плиты с чугунными конфорками на горизонтальной поверхности, а также с духовками для выпечки.

Запасы угля у жителей закончились в период оккупации. Чтобы топить печи, дрова добывались с большим трудом. Иногда даже приходилось пускать на дрова старую деревянную мебель.

Когда немцы спешным порядком покинули Симферополь, в одном из углов  нашего двора остались штабеля больших картонных коробок (хорошо помню, как они выглядели!) с аккуратными небольшими удлинёнными брикетами порошкообразного динамита в бумажной упаковке. Люди обходили их стороной, зная, что с динамитом шутки плохи. Поскольку суммарный объём всех этих взрывоопасных коробок составлял, по моим нынешним прикидкам, порядка двух или трёх кубических метров, то можно себе представить тяжелейшие, катастрофические последствия в случае взрыва этих нескольких тонн динамита! Даже мы, дети, прекрасно были осведомлены о подобной опасности.

Можно себе представить моё удивление, даже испуг, когда я увидел, что пару коробок с динамитом папа принёс домой! Мама ничуть не была встревожена. Родители нам, детям,  объяснили, чтобы мы брикетов не трогали: от удара динамит взрывается. Но если всё делать осторожно, динамитом можно топить печи! На всю жизнь запомнил ослепительно-яркий жёлто-оранжевый цвет пламени горящего динамита. Ни до, ни после я не видел такого красивого пламени. От родителей узнал, что и такого жара ни уголь, ни дрова дать не могли.

Очень быстро число коробок с динамитом во дворе стало уменьшаться (и другие жители дома осмелели!), а оставшиеся были увезены военными. 

*

На расстоянии полутора кварталов от нашего дома на Кооперативной улице находились вместительные склады запасов пшеничного зерна. За время оккупации немцы использовали лишь часть этих запасов.

Из-за своего стремительного ухода из Симферополя они не довели до конца свою задумку –  уничтожить эти склады. Успели только подпалить их, но  как только немцев не стало, жители бросились тушить пожар, вскрыли складские помещения. Несмотря на то, что всё зерно оказалось обильно полито керосином, голодающее население растащило зерно во мгновение ока. Наш папа тоже успел какое-то количество зерна принести и сохранить в сарае.

 На всю жизнь в памяти остался ужасный запах керосина, который невозможно было убрать ни высушиванием, ни мытьём зерна. Зато стало чем питаться! Это зерно мы толкли в ступе, мама из него потом делала лепешки. А отвратительный запах керосина и сейчас всплывает в памяти, как только вспоминаю процесс пережёвывания тех лепёшек. На первых порах  это вызывало тошноту и позывы на рвоту, но конечным результатом  было спасение от голода.

*

Введение карточной системы на продукты питания, безусловно, чуть облегчило полуголодное существование населения. В основном это были карточки на хлеб, выбирать свою мизерную норму необходимо было ежедневно, при этом отрывались (вырезались) от общей карточки мини-купоны для соответствующей даты. Не сумел реализовать – купон становился недействительным.

Хлеба привозили столько, что на всех, как правило, не хватало, поэтому для гарантии люди занимали очередь в магазин с вечера предыдущего дня. До утреннего открытия магазина в очереди несколько раз (включая ночные часы) устраивали перекличку. Тех, кого при этом не оказалось на месте, немедленно вычёркивали из списков очереди, повышая тем самым шанс для оставшихся. Сколько довелось видеть и слышать слёз по этой причине! Члены семей, включая детвору, обязательно оставляли кого-то для дежурства в очереди, спать ходили поочерёдно. Подобные суточные выстаивания в очередях продолжались несколько лет, вплоть до отмены карточной системы.

Сейчас уже не помню, в каком году это произошло, но по моей вине семья наша оказалась в тяжелейшем положении.

Хлебные карточки выдавались сроком на один месяц. В первых числах какого-то месяца я был послан на  дежурство в очереди. Простоял там очень долго, несколько часов (хлеб привозили в самое разное время, иногда с очень большой задержкой). Когда моя очередь уже подходила к месту выдачи хлеба, я пришёл в ужас, так как не обнаружил хлебных карточек в своём кармане. Их просто украли у меня, а ведь мне были доверены карточки на всех членов нашей семьи!

Воровство процветало в те годы, родители постоянно напоминали о бдительности, но вот случилось же, и именно со мной…. Когда я в слезах пришёл домой и всё рассказал, мама просто села, обессиленная, приговаривая: «Как же мы теперь?..» А папа второй (и последний!) раз в жизни так основательно прошёлся ремнём по моему мягкому месту, что полосы долго ещё оставались на теле. Я изо всех сил пытался не реветь, хотя было очень больно: понимал, что  значит на целый месяц оставить семью без хлеба.

*

Безмерная радость, охватившая всех нас в момент освобождения Крыма от немецких захватчиков, была омрачена негативным отношением официальных властей ко всему населению, оказавшемуся на оккупированной территории. Да, безусловно, были и предатели, сотрудничавшие с немцами, работавшие полицаями – кто этого не знал! Но таких людей можно было сосчитать по пальцам, а в опале оказалось всё население.

Коротко покажу, всего лишь на нескольких конкретных примерах (из множества подобных!), как это отразилось на членах нашей семьи.

*

Мама вновь стала учителем химии в средней школе. Папа вернулся к преподавательской работе на кафедре механизации Крымского сельскохозяйственного института.

Но жуткие годы жизни на грани смерти в течение почти трёх лет оккупационного режима ставились всем в вину ещё много-много лет, вплоть до хрущёвской оттепели.

Мама наша входила в число лучших учителей города, её неоднократно представляли к различным наградам, включая правительственные.

Однако во всех заполняемых анкетах присутствовала обязательная графа: «Были ли Вы или Ваши ближайшие родственники в оккупации в период Великой  Отечественной войны?». Положительный ответ на этот вопрос мгновенно ставил заслон дальнейшему рассмотрению поступивших предложений.

По этой же причине отцу не давали продвигаться в своей профессии. Ему отказали в защите кандидатской диссертации. Профессионалом он был очень высокого уровня, поэтому его всё же перевели с должности ассистента на должность старшего преподавателя. Но проработал папа в этой должности всего один выборный срок. Через несколько лет, при следующем конкурсном рассмотрении, секретарь парторганизации потребовал отклонить кандидатуру отца, пусть и очень квалифицированного специалиста, но бывшего в оккупации, а вместо него зачислить на должность старшего преподавателя недавнего выпускника вуза, с малым опытом работы, но зато с партбилетом в кармане! А папу вернули опять на должность ассистента.

*

Эти факты я узнал от родителей, только когда в 1954 году стал студентом Московского энергетического института.

 Учась в десятом классе, послал запросы в МЭИ и в МВТУ им. Баумана. Мне прислали прекрасные справочники для поступающих. После некоторых колебаний окончательно выбрал для поступления кафедру Электрического транспорта МЭИ.

Родители очень хотели, чтобы я учился в одном из трёх вузов Симферополя, но я «упёрся». Папа с мамой мешать моей мечте не стали, отпустили в Москву, хотя и боялись, что годы оккупации помешают и моей судьбе.

Действительно, невозможно было представить себе те трудности, которые я почти случайно преодолел при поступлении в МЭИ.

Я терпеть не могу хвастунов (если и позволяю высказаться о себе в подобном стиле, то лишь с откровенной иронией), но для правильного понимания дальнейшего приходится привести некоторые пояснения, касающиеся меня лично.

Год получения нами аттестатов зрелости (1954) был совершенно необычным не только для нашей школы, но и для всей области: больше такого не повторялось, да и не могло повториться. Наш выпуск 14-й мужской средней школы города Симферополя состоял из восьми (!) десятых классов (тогда учились 10 лет), в каждом классе было по 40-45 учеников! Дело в том, что годом нашего поступления в школу был, соответственно, 1944 год – год освобождения Крыма от немцев. В том году, из-за оккупации и невозможности учиться при немцах, в первый класс школы пошли одновременно и те, кому исполнилось семь лет, и те, кому уже было восемь и даже девять лет.

Я поступил в школу в возрасте 8 лет, то есть, как и многие, на год позже, чем мог бы при нормальной жизни. Случалось получать самые разные оценки, однажды мне даже поставили «кол» за то, что не ответил на вопрос, который прослушал из-за болтовни с соседом. Но в итоговых оценках за четверть, полугодие, учебный год  «пятёрки» как-то сами собой вытеснили все другие оценки.

Учиться мне всегда нравилось. Больше всех школьных предметов любил физику и английский язык, очень нравились астрономия, психология и логика (до сих пор считаю, что зря последние три предмета давным-давно исключили из школьной программы).

По математике получал только отличные оценки, но не могу сказать, что любил её! А меня посылали на математические городские и областные олимпиады. Всегда пытался «отбрыкаться» от этого нелюбимого занятия, но мне отвечали, что негоже лучшему ученику отказываться бороться за честь школы. Приходилось зажимать себя и участвовать. В десятом классе стал даже победителем областной олимпиады по математике!

Школу окончил с серебряной медалью, хотя в десятом классе (как и в предыдущие годы перед выпуском) имел только «отлично» по всем предметам  и на всех экзаменах (начиная с седьмого класса, мы сдавали экзамены каждый год!). Исключением явилась лишь «четвёрка», поставленная мне за выпускное сочинение, за что и дали серебряную медаль, а не золотую.

Наша школьная преподавательница русского языка сказала, что сочинение прекрасное, без единой ошибки, а снизили оценку в областной комиссии, которая рассматривала работы претендентов на медаль. Позже, под большим секретом, знакомый член областной комиссии показал моё сочинение маме, рассказал, что  придраться было абсолютно не к чему, поэтому в пояснении к оценке, сниженной до «четырёх», была приписка – «за стиль изложения». Я горжусь, что «заслужил» такую приписку! Ведь если бы в той же комиссии оценивали  совершенно разные стили, скажем, Чехова и Толстого, кто-нибудь из них мог получить оценку не выше моей!

*

Ну, а теперь о том, как же мне удалось  «прорваться» в МЭИ.

Забегая вперёд, сразу скажу, что ключом к происходившему опять-таки послужил пресловутый вопрос про оккупацию - в той анкете, которую все заполняли при поступлении в институт.

Медалистов по закону принимали в институт без официальной сдачи экзаменов, но после прохождения собеседования. Вот чем это «собеседование» обернулось для меня.

Когда подошла моя очередь, и я по вызову зашёл в аудиторию, сидевший за столом мужчина пригласил сесть рядом с ним. Спросил фамилию, взял скоросшиватель с моими документами, стал внимательно всё просматривать, задавая мне пустяковые вопросы: откуда я, почему выбрал для поступления МЭИ и соответствующую специальность, чем увлекаюсь и тому подобное. Закончив знакомиться с моим личным делом, сказал:

–  А теперь садитесь вон туда, к преподавателю физики.

Я пересел за другую парту. Преподаватель стал мне предлагать одну за другой задачки из разных разделов физики, я тут же, «не отходя от кассы», писал их решение, практически без всяких раздумий. Довольно скоро преподавателю надоело подыскивать мне новые задачи, и он сказал:

–  Достаточно, пересаживайтесь к математику!

Снова пересел за другую парту, теперь уже к преподавателю математики, который, пока меня опрашивал физик, зачем-то подходил к мужчине, у которого находились все наши личные дела.

Вначале всё пошло по предыдущей схеме. Мне предлагали одну за другой задачки на разные разделы математики, я с ними легко расправлялся.

В промежутках между задачами преподаватель просил меня давать определения эллипсу, гиперболе, параболе, чего вообще не имел права спрашивать, так как изучение этих кривых не входило в школьную программу! (Эти тонкости я узнал через много лет, когда сам стал работать в экзаменационной комиссии МЭИ). Точных определений я, естественно, дать не мог, но описывал кривые правильно лишь по той причине, что обожал астрономию и читал много книжек из этой области науки, хорошо представлял свойства названных кривых.

В отличие от физика математик иногда бросал удивлённые  реплики: «Да-а, и это тоже Вы знаете?!» - и выдавал новую задачу. Я видел, чувствовал, как он злится, что ему не удаётся поставить меня в тупик.

Пока математик занимался мною, через физика успели «пройти» несколько человек, которые стали ждать своей очереди к математику. А тот, видя такую ситуацию, полез почему-то в портфель, порылся среди каких-то бумаг, вытащил одну и дал мне со словами:

–  Неужели и с этой задачей справитесь?

Я прочитал условия, посмотрел на приложенный геометрический рисунок: ничего подобного мы никогда не решали!

Сижу, думаю, но не понимаю  даже, с чего можно начать! А преподаватель, видя моё замешательство, довольным тоном спрашивает:

 –  Ну, так как надо решать?

Хорошо, у меня хватило ума ответить:

–  Разрешите подумать!

–  Ну, думай, думай! А я пока буду спрашивать другого.

К нему с другой стороны подсел ещё один абитуриент. Преподаватель дал ему задачу и тут же повернулся ко мне:

–  Решили?

–  Я думаю!

Экзаменатор поговорил со вторым абитуриентом несколько минут и снова ко мне с тем же ехидным вопросом. Так повторилось несколько раз подряд. Меня уже стало бесить, что он дёргает меня, не даёт сосредоточиться. Преподаватель понял, что его цель «посадить» меня, кажется, достигнута, поэтому весьма спокойным тоном сказал:

–  Отсядьте вон туда к окну, я буду спрашивать других.

Я отсел, по-прежнему не зная, как приступить к решению. Стал глядеть в окно, где птицы прыгали по веткам ближайшего дерева.

На меня нахлынули мысли о том, что позорно провалил вступительный экзамен…. С какими же глазами я теперь вернусь домой?! Хорош отличник, лучший ученик, да и родителей не послушал, попёрся за тридевять земель в Москву, сколько денег попусту потратил, срам, да и только!

Экзаменатор изредка поглядывал на меня, но уже не дёргал. Спрашивал других.

Я абсолютно перестал думать о непонятной задаче, только корил и корил себя за постыдный провал, глядя на небо, на улицу, деревья, дома напротив…

 Вдруг, совершенно неожиданно, откуда-то из  подкорки головного мозга сверкнула мысль: а не попробовать ли начать решение задачи вот с такого искусственного  приёма?  Я с удивлением посмотрел на заданный чертёж, показалось, что может получиться! Стал делать дополнительные геометрические построения, выводить какие-то соотношения по правилам геометрии, дело пошло! Довёл решение до конца, и меня всего обуяло такое огромное чувство радости, просто необыкновенного счастья, какого, мне казалось, не испытывал никогда!

В это время преподаватель в очередной раз бросил свой взгляд в мою сторону и с лёгкой издёвкой  произнёс:

 –  Ну, что, решили задачу?

 –  Решил!

Никогда не забыть его реакции на мой ответ.

Экзаменатор как-то вытянулся вверх, глаза его широко раскрылись, с предельным удивлением в голосе он произнёс, растягивая по слогам:

–  Ре-е-е-ши-и-и-и-ли??? А, ну, покажите!

Посмотрел моё решение, никак не прокомментировал, только коротко бросил:

–   Идите!

*

Когда я пошёл к выходу, первый из троих «беседовавших» со мной в аудитории сказал, что о решении Приёмной комиссии мы узнаем 1 июля, для чего надо будет прийти к кабинету председателя комиссии.

Точную дату 1 июля упоминаю не случайно, так как с ней связан ещё один интересный факт, хотя и совершенно другого характера! Поясню позже.

В указанный день большая очередь из нас, абитуриентов-медалистов, собралась в холле перед дверью в кабинет председателя Приёмной комиссии МЭИ, ожидая известия о своей персональной судьбе – быть или не быть студентом института.

Приём вёл заместитель председателя комиссии Сергей Васильевич, который возглавлял всю текущую работу (председателем комиссии, как и положено, являлся ректор МЭИ).

Любопытная деталь, смысл описания которой станет ясным позже (как и упомянутой выше даты – 1 июля).

Очередной приглашаемый из очереди должен был пройти достаточно большой путь в глубину кабинета, где за столом сидел зам. председателя приёмной комиссии, а после объявления результата необходимо было проделать этот же многошаговый путь в обратном направлении. Нам было велено для ускорения процесса: следующий человек из очереди должен входить немедленно по сигналу лампочки над дверью, не дожидаясь выхода предыдущего.

Мы все, как зачарованные, весьма нервно, почти с дрожью, смотрели на лампочку, приглашавшую войти в заветный кабинет. Оттуда одни выходили со счастливым сияющим  лицом,  другие – как в воду опущенные.

 Вот и моя очередь. С сильным волнением вхожу в кабинет, иду к дальнему столу, в ответ на заданный вопрос называю свою фамилию.

Сергей Васильевич, услышав фамилию, сразу же показывает своему помощнику на одну из двух  стопок с папками личных дел:

– Это здесь!

Помощник всё просмотрел и говорит:

–  Здесь нет!

–  Не может быть, посмотри внимательнее!

После повторного, более тщательного просмотра помощник опять отвечает:

–   Сергей Васильевич, да нет его здесь!

–   Как нет, это может быть только здесь!

Я, разумеется, ничего не понимаю, но мне как-то не по себе.

В этот момент зазвонил телефон на столе, Сергей Васильевич несколько минут разговаривал по нему.

Помощник во время этой паузы стал перебирать папки в другой стопке. Вынул одну папку, держит в руке. Когда начальник положил телефонную трубку, помощник протянул ему папку со словами:

–   Сергей Васильевич, она была в другой стопке!

–   В другой?! Не может быть! – Взял папку, раскрыл, молча перелистал несколько страниц, после чего вынул из папки документ и протянул его мне:

–   Ну, что ж, поздравляю! Вы зачислены на первый курс МЭИ. Вот справка, с которой Вам надо прибыть к началу учебного года. А сейчас свободны.

*

Несколько дней я ещё пробыл в Москве: надо было решать вопрос с общежитием на время учёбы. Получаю письмо из Симферополя (в те времена почта работала несравненно более оперативно, чем ныне, когда письма по Москве доставляются дольше, чем раньше из Крыма в Москву!). Письмо было от мамы, полное тревоги за меня.

Мама написала, что её очень взволновал необычный сон, приснившийся ей в ночь с 30 июня на 1 июля (!): маме снилось,что со мной происходит что-то неприятное, и что моя судьба якобы полностью зависит от какой-то странной мигающей электрической лампочки, которую все боятся! Мама просила немедленно сообщить, здоров ли я, не случилось ли чего со мной.

Прочитав мамино письмо, я просто обалдел! Ведь ни о сроках собеседования, ни о дне объявления результатов я ничего и никому  не сообщал! А дух письма был настолько тревожным, что я тут же побежал на почту, вызвал родителей на переговорный пункт на вечер того же дня и по телефону успокоил их, что всё нормально,  пояснил удивительную ситуацию с лампочкой.

Через несколько лет, прочитав в газете статью академика Бехтеревой о необычных мозговых явлениях, этот и ряд других интересных фактов я описал в письме, посланном на адрес Института мозга, которым она руководила.

*

Неожиданно пришедшее в голову решение сложной задачи (во время собеседования при поступлении в МЭИ) было не первым, а вторым похожим случаем в моей жизни. Первый имел место, когда я учился в четвёртом классе школы, в 1948 году.

Современные школьники понятия не имеют, какие сложные арифметические задачи приходилось решать в те времена. По мере изменения школьных программ курс арифметики сильно упростился. Правда, алгебраические знания учащиеся стали получать намного раньше, чем было у нас.

В нашем классе сложилась практика задавать отличникам на дом дополнительные задачи повышенной трудности.

Бывали ситуации, когда я с ходу не справлялся с какой-то трудной задачей из заданных, тогда на помощь приходил мой папа. Он никогда не давал мне готового решения, а умело подсказывал путь к правильному решению.

К  самому концу четвёртого класса среди заданных на дом задач оказалась такая сложная, что даже мой папа за весь вечер решить её не смог, хотя мы засиделись над ней далеко за полночь. Меня просто погнали спать, видя, что голова уже не варит, хотя я упирался, так как до тех пор не было ни одного случая, чтобы я пошёл в школу, не выполнив до конца домашних заданий. Лёг спать расстроенный.

Ночью мне снится сон с решением задачи! Проснулся, вскочил с постели (в доме все спали), быстро записал в тетрадь решение, сходил в туалет и снова заснул, счастливый.

Утром папа разбудил меня пораньше, чтобы вместе ещё потрудиться над задачей. А я в ответ заявляю, что уже решил её!

Папа удивлён: когда? Ведь он сам ещё долго сидел над задачей после того, как уложил меня спать!

Я рассказал о своём чудесном сне, показал ему тетрадь. Папа и мама были поражены.

*

Вернусь к Сергею Васильевичу, с которым позже судьба вновь свела меня, но уже совершенно в иной ситуации – по совместной работе с иностранными студентами, аспирантами и стажёрами, которые приезжали на учёбу в МЭИ из нескольких десятков стран.

С.В. к тому времени стал проректором МЭИ по работе с иностранцами, а меня назначили заместителем декана по такой же работе на нашем факультете. Как я ни отказывался, декан настоял, напирая на то, что ведь прожил же я шесть лет в общежитии в одной комнате с китайцем!

Деловые отношения с проректором сложились очень хорошими, вполне доверительными, но напоминать о былом я всё же много лет не решался.

Когда меня избрали председателем Группы народного контроля МЭИ, я перестал заниматься работой с иностранцами. Однако вскоре возникла ситуация, при которой проректор С.В. оказался в неприятном положении из-за необоснованных претензий к нему со стороны одного из профессоров МЭИ. Я неплохо знал обоих, а также суть конфликтного вопроса, и, видя полную неправоту профессора (а он был с моей кафедры), безоговорочно поддержал Сергея Васильевича при разборе ситуации на заседании парткома института, за что профессор слегка обиделся, так как, по-видимому, рассчитывал, что я выступлю в его пользу.

Прошло ещё несколько лет, и однажды я рассказал Сергею Васильевичу, какую «встряску» мне устроили при поступлении в институт в 1954 году. То же самое напомнил как-то и заместителю декана (Шихину Анатолию Яковлевичу), который 1954 году возглавлял Приёмную комиссию нашего факультета и «не очень ласково» общался со мной при подаче документов на поступление.

 Все мы уже прекрасно знали и уважали друг друга не один десяток лет, знали и всю подноготную событий. Поэтому, хоть и порознь, и в разное время, но оба, и Надеждин, и Шихин, откровенно отвечали мне практически слово в слово: «Ну, что ты хочешь, такое было время, нас обязывали "отсекать" по анкетным данным!» 

-  *  -

IMG 0421

Сегодня Виктор Рощин, симферопольский писатель преподнес музею свою новую книгу «Бенефис». Она посвящена истории легендарного театра при Доме учителя. Множество иллюстраций, представляющих постановки театра, вдохновенный рассказ о самодеятельных актерах, игравших в нем, воскрешают образы и атмосферу 60-70-х годов прошлого столетия. Немало страниц посвящено участникам симферопольской команды КВН. Сотрудники музея благодарны Виктору Рощину за сотрудничество и помощь в исследовательской работе музея. Желаем ему творческих успехов и новых книг.

11
Ревком 1919 года размещался в здании Окружного суда (ныне Центральный музей Таврии) на углу Гоголя и Пушкинской.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

М.В. Владимирский

СИМФЕРОПОЛЬСКИЙ  РЕВКОМ: апрель-май 1919 г.

Прежде чем рассмотреть собственно Симферопольский ревком «второго пришествия» красных в Крым изложим то немногое, что удалось узнать относительно его нелегального предшественника. Самое раннее сообщение о существовании крымского подпольного ревкома  было сделано 17 октября 1918 г. на Всеукраинском П съезде КП(б)У делегатом от Крымского обкома И.Д.Моршиным1. Он сообщил, что этот«ревком образован на паритетных началах с левыми эсерами». Никаких других подробностей найти пока не удалось. Однако несколько позже был сформирован, по-видимому, ревком другого состава. Об этом свидетельствуют коммунисты С.А.Шульман2 и М.Ф.Каплан3.

 

                                                                                                                                                                                                          Вьюницкая Л.Н., заместитель директора по научной работе Музея истории города Симферополя

Внимание общественности в последнее время привлечено к разрушенному дому по ул.К.Маркса,25. Законное возмущение состоянием этой еще в недалеком прошлом красивой постройки, вызывает бурю эмоций, аргументация защитников здания нередко грешит ошибками и бездоказательными утверждениями. Хотелось бы выслушать мнение специалиста на протяжении нескольких десятилетий занимавшегося памятниками Симферополя. Итак, слово заместителю директора по научной работе Музея истории города Симферополя Вьюницкой Людмиле Николаевне.

Старинная  усадьба на улице  Долгоруковской

В городе Симферополе сохранилось немало построек и усадеб XIX - первой четверти  XX  веков, история которых практически не изучена.

К старинному дворику по ул. Карла Либкнехта, 14 внимание краеведов и историков  привлекли потомки разветвленного рода Арендтов, проживавших в начале  1980 -х  годов в городе Ленинграде (сейчас г.Санкт- Петербург). По их рассказам  здесь находилось родовое гнездо крымских Арендтов, владения которых  выходили на две улицы  - Долгоруковскую ( в советское время  ул.Розы Люксембург) и Екатерининскую (позднее ул.Карла Маркса).

IMGP7241
Дом по улице К.Либкекхта,14 (Долгоруковская). 07.12.12. Фото Л.П. Юрчишко

 

Арендты вспоминали, как они,  пересекая двор, выходили на улицу Екатерининскую и шли в гимназии: мужскую, располагавшуюся  напротив усадьбы, и женскую -  на углу современных улиц Горького и Желябова (сейчас здесь военный госпиталь). По их настоятельной просьбе усадьба Арендтов была поставлена на государственный учет в качестве памятника истории и культуры.

В дальнейшем, в ходе исследования памятника, сведения о нем пополнялись за счет изучения архивных документов и публикаций. К сожалению, история возникновения усадьбы Арендтов не ясна до сих пор. Но из публикаций стало известно, что первым владельцем ее был Андрей Федорович Арендт, брат лейб-медика Н.Ф. Арендта, облегчавшего страдания смертельно раненого А.С. Пушкина после дуэли с Дантесом. Он появился в Симферополе в июле 1814г. в возрасте 40 лет, был знаком многим современникам как искусный врач, ставший штаб- лекарем и действительным статским советником (т.е. по военному рангу - генералом). Прожил он в Симферополе до конца своих дней,  умер 23 февраля 1862г. и погребен на старом христианском кладбище (располагалось в районе современных улиц Севастопольской  и Крылова).

После смерти А.Ф. Арендта,  согласно архивным документам, владелицей родовой  усадьбы  стала его вдова  - Матрена Каллистрановна Арендт, урожденная  Баптизманская.

Согласно окладным и налоговым книгам  Симферопольской городской управы усадьба включала  жилой дом и служебные строения. В публикациях конца XIX в. упоминается, что «старинный домик»  Арендтов выходил на две улицы - Долгоруковскую и Екатерининскую. Все архивные документы XIX века адресуют усадьбу Арендов по ул.Долгоруковской (№14 - й появляется позднее).

Как долго М.К.Арендт владела данной усадьбой  мне выяснить не удалось (также как не удалось установить годы ее жизни). Не выявлено и ее духовное завещание. Согласно публикациям в прессе, родовое гнездо Арендтов перешло после смерти М.К. Арендт,  ее детям и внукам. Рискну перечислить известных мне по документам и другим источникам детей А.Ф. и М.К. Арендтов, поскольку перечень всех крымских представителей  этого семейства  займет слишком много места.                            Итак, от  этого  брака родились  сыновья: Андрей, Владимир,      Константин, Николай, Павел, Федор; дочери: Екатерина, Елизавета, Наталья, Софья.

 

4
Н.А. Арендт

 

Среди сыновей наибольшую известность  приобрел  Николай Андреевич Арендт, член губернской земской управы, гласный  (депутат) Таврического  губернского земского собрания и Симферопольской городской Думы, главный врач Сакской земской грязелечебницы, попечитель  Симферопольских  богоугодных заведений, один из основоположников теории планеризма, искусный врач и диагност.

По сведениям  крымских историков и краеведов  Н.А. Арендт родился

1 октября 1833г.  именно в родовой  усадьбе  по ул. Долгоруковской. Он прожил  здесь до окончания Симферопольской мужской гимназии (1849г).

Затем он учился  в Санкт-Петербургской  медико-хирургической академии, служил, защитил докторскую диссертацию (все это за пределами Крыма). Вернулся  в Симферополь в 1865г. (в различных источниках эта дата колеблется от 1862 до 1865 гг., автор придерживается даты, заявленной в данной статье). Вскоре женился на дочери Таврического  вице-губернатора  Софье Адриановне Сонцовой, личности также замечательной, известной  благотворительнице, писательнице. 1

В это время  Н.А. Арендт, возможно также проживал в родительском доме (это лишь предположение, не имеющее доказательств).  Молодой семье нужно было свое жилье. По материалам Симферопольской городской Думы в 1874г. Н.А. Арендт приобрел у города 2-х этажный дом за Перекопской заставой (находилась в конце ул.Долгоруковской), в котором ранее располагалась канцелярия воинского начальника и прилегавший к нему участок. Сейчас это угол бульвара В.И. Ленина и ул. Павленко (дача  граничила с территорией современного медицинского университета). В 1875г. в этом же районе Н.А. Арендту отвели участок земли для создания сада.   Дача  Н.А. Арендта показана на плане  г.Симферополя, прилагавшемся к диссертации А.Я.Гидалевича «Медико-топографическое исследование г.Симферополя»  1891года.IMG_5359-

Описание усадьбы Н.А. Арендта приводится в известной книге Евгения Маркова  «Очерки  Крыма». Автор упоминает двухэтажный  обновленный дом, говорит о существовавших здесь детском саде и лечебнице для грудных  больных, которых лечили с помощью «сгущенного воздуха» и кумыса. По архивным документам Арендтовская усадьба  включала в себя  двухэтажный дом со службами и садом.

Некоторые исследователи  утверждают,  что на даче вместе с Николаем Андреевичем Арендтом и его супругой  жили родители  С.А. Арендт  -  бывший вице-губернатор  А.А.Сонцов, известный статистик и его жена, Анастасия  Адриановна.  Естественно предположить, что и дети Арендтов  жили здесь вместе с родителями до совершеннолетия. По моим данным  в этом браке родились дочери: Ариадна (их было две - одна умерла во младенчестве и похоронена в Симферополе на Новом христианском кладбище,  вторая вышла  впоследствии замуж  за внука И.К.Айвазовского - художника  М.П. Латри); Адриания, также умершая  во младенчестве и похороненная  в Симферополе и Софья (в архивных документах упоминаются две  Софьи - судьба одной из них, нам неизвестна, вторая  стала зубным врачом и жила в Симферополе).

В родословном древе  Арендтов, хранившемся ранее в библиографическом отделе библиотеки им. Франко,  показан также  сын Н.А.Арендта Юрий (подтверждения этого факта в архивных документах я не нашла).

Н.А. и С.А. Арендты  недолго прожили на своей симферопольской даче. В 1891г. их владение было выставлено на публичную продажу за долги (об этом появилась информация на страницах местных газет). Примерно в это же время опубликовано сообщение о сдаче в аренду дома Н.А. Арендта под размещение двух рот Литовского полка. По словам потомка  Арендтов, скульптора  А.А. Арендт, в это время Николай и Софья Арендты жили в бывшем родительском доме по улице Долгоруковской. В конце 1891 года они уехали на приобретенную ими небольшую дачку Мегафули под Ялтой (район п.Иссары - сейчас п.Куйбышево). 12декабря 1893г. Н.А. Арендт умер и был похоронен на даче (в советское время  перезахоронен в Ялте). Сведения о дате смерти его жены противоречивы.

Вернемся теперь  к родовой усадьбе Арендтов. К сожалению, я не располагаю точными сведениями о том, кто жил на ее территории. Однако, естественно предположить проживание здесь  всех детей Андрея Федоровича и  Матрены Каллистратовны Арендтов до достижения ими зрелого возраста или до момента приобретения ими своего жилья, как в  случае с Н.А. и С.А. Арендтами.             В конце XIX в. в одной из местных газет появилось сообщение о выкупе старинного дома Арендтов статским советником Ф.Я. Ребецом (следует учесть, что в то время  под словом «дом» подразумевались и отдельное строение, и усадьба). Франц Яковлевич Ребец - муж  дочери  Андрея Федоровича Арендта,  Софьи. Он известен как заслуженный учитель,  преподаватель древних языков в Симферопольской мужской гимназии, знаток древностей,  действительной член Таврической  ученой  архивной комиссии, один из авторов первого путеводителя по городу Симферополю - «Третья учебная экскурсия Симферопольской мужской гимназии». В более позднем источнике - духовном завещании С.А. Ребец, говорилось о том, что она выкупила  это владение у племянниц. Но данное утверждение ничего не меняет: родовое гнездо Арендтов стало собственностью семьи Ребец. Это подтверждается  архивными материалами  первой четверти XX века.

2
Софья Ребец. Фотография прислана музею Наталией Арендт

 

Ф.Я.Ребец собирался построить на приобретенном участке большой дом со стороны  ул. Екатерининской (так утвеждал автор заметки, помещенной в газете «Салгир»). Но 19 ноября 1899г. он умер.

А позднее, на страницах той же газеты, в публикации, посвященной вновь возведенному дому Попандопуло  на углу ул. Салгирной (сейчас пр.Кирова ) и  нынешней ул.Ушинского, сообщалось о появлении в это же время еще ряда прекрасных домов в Симферополе. В том числе «г-жи Ребец  по Екатерининской улице, напротив мужской гимназии».

 

3
Дом по улице К.Маркса,25. 50-е годы 20 в. Из коллекции Музея истории города Симферополя

 

Дата  строительства нынешнего дома №25  (ранее он носил №29) по улице К. Маркса (Екатерининской) – начало XX века, ее подтверждали и крымские реставраторы. После возведения этого дома С.А.Ребец выступала уже хозяйкой двух участков - по ул.Долгоруковской, 14 и Екатерининской,29. Сотрудник Музея  истории  города Симферополя А.А.Эйлер обнаружил в Государственном архиве АРК  духовное  завещание  С.А. Ребец (она умерла в 1919г). В нем говорится, что в доме по ул. Екатерининской,29 жили она сама, ее племянница Н.К. Обольянинова  (дочь сестры Натальи, по мужу Янушевской)  и ее падчерица Б.Ф. Ребец - дочь мужа по первому браку. Вся усадьба (бывшая Арендтов),  включавшая территорию от ул.Долгоруковской до ул.Екатерининской (всего около 500 саженей) со всеми постройками была завещана   С.А. Ребец больнице (или точнее странно -  приимному  дому) А.С.Таранова  - Белозерова. Условиями завещания, оговоренными С.А.Ребец, были содержание в больнице  данного учреждения ее нервнобольного пасынка Ф.Ф.Ребеца (сына мужа от первого брака), а также предоставление в пожизненное владение  дома по ул. Екатерининской ее племяннице Н.К.Обольяниновой и падчерице  Б.Ф.Ребец.             На момент составления завещания у Б.Ф.Ребец был несовершеннолетний сын Борис. В завещании упоминаются также племянницы и племянник  С.А.Ребец: Елизавета Андреевна Загибарт, Софья Николаевна Арендт, Ариадна Николаевна Латри, Андрей Андреевич Арендт, а также их дети - дочь С.Н. Арендт Ариадна и дочери  А.А. Арендта Вера и Ольга.

 

IMGP7217
Дом по ул. К.Маркса,25. 07.12.12г. Фото Л.П.Юрчишко

 

Семья Арендтов оставила яркий след в истории русской медицины, науки, культуры. Это относится и к крымской ее ветви.  Имя Арендтов было увековечено в наименовании улицы в Новом городе (сейчас ул.Дзержинского) и  амбулатории  им. Н.А. Арендта, освященной  в 1905г.(располагалась в доме №42 по ул. Пушкина, здание сохранилось в перестроенном виде).               Но история семьи и симферопольских владений Арендтов раскрыта не до конца. Остается еще ряд вопросов, ответы на которые ждут новых исследователей.

 

 

Новые экспонаты Музея истории города Симферополя рассказывают об исследователях крымских древностей.

IMG_7056IMG_7096

Жители города Симферополя дарят  нашему музею ежегодно более 4 тыс. экспонатов. Это предметы быта, документы, старинные фотографии. Благодаря им, мы открываем новые страницы истории и культуры нашего города, Крыма. Археолог Татьяна  Копьева  передала   две стенгазеты знаменитой Северо-Крымской экспедиции. Газеты носят веселое название «Каналья», которое объясняется особенностями работы этой экспедиции,  работавшей  в зоне работ Северо-Крымского канала. Строительство этой одной из  крупнейших ирригационных систем в Европе было начато в   60-х годах XX в. Тогда же создана и Северо-Крымская археологическая экспедиция,  ее задачей было  тщательное археологическое исследование той территории, которая попадает в зону действия канала. Экспедицией были раскопаны десятки курганов и сотни погребений. Изучены стоянки каменного века, поселения и могильники эпохи меди, бронзы, железного века. Традиции экспедиции были заложены такими замечательными учеными, как П.Н.Шульц, А.А.Щепинский,  Е.Н. Черепанова

Газеты отражают период работы Северо-Крымской экспедиции в 1971г.  – в Северо-Восточном  и Северо-Западном Крыму, на Тарханкуте.  В газете  в шуточной форме даются характеристики членов экспедиции – Е.Н. Черепановой, А.А. Щепинского, начальника отряда В. Малышева, рабочих и лаборантов. Бессменным редактором и художником-оформителем стенгазеты была дочь А.А. Щепинского Ира, в ту пору 12-летняя школьница. Автору заметки довелось лично быть знакомой со всеми этими людьми. После окончания 9-го класса Черноземненской средней школы   мы с  подругой принимали участие в работе экспедиции 1971 г.  К сожалению,  на Тарханкут нас родители не пустили  и мы не увидели ни знаменитых курганов с кромлехами, ни Черного моря. Мы  были очарованы Еленой Николаевной Черепановой. Эта замечательная женщина работала в это время  заместителем директора по научной  работе Крымского краеведческого музея. Елена Николаевна происходила из старинной дворянской семьи, что в советское время не афишировалось, но порода чувствовалась  в ее облике и  манерах. Как всякий музейщик, она была талантливым популяризатором науки и во время раскопок увлекательно рассказывала о древних племенах, обитавших в Крыму, их обычаях.

Первый номер газеты знакомит нас с членами экспедиции,  портреты-шаржи сохранили облик таких героев крымской археологии как Е.Н.Черепанова, А.А. Щепинский, начальник отряда Виктор Малышевский,  рабочий Вова, лаборанты О.Ищенко и Е. Макеенко, И.Бойко, М. Чернявская.

IMG_7064

Выпуск датируется июнем 1971г. Год был дождливым, периоды интенсивной работы чередуются с вынужденными простоями. В июне экспедиция работала в районе села Емельяновка Нижнегорского  района, исследовала курганы на полях с  оросительными  сооружениями. Кстати, так называемый подъемный материал (фрагменты амфор, найденных на поверхности кургана до начала раскопок) из этих раскопок  я нашла во дворе Центрального музея Тавриды у входа в библиотеку «Таврика». В стенгазете приводятся образцы «подлинной поэзии». Это  типичное  полевое творчество – романтика,  круто замешанная на археологической прозе жизни. Приводим один из удачных образцов творчества одного из членов экспедиции скрывшего свое имя под псевдонимом Фифик Ицер.

Люблю грозу в начале мая

А здесь у нас конец июня

То солнце слишком припекает

То дождик распускает слюни

А у меня свои заботы

Табак кончается и водка

Пойду-ка я одену боты

Что ж тут поделаешь – работа

Конечно, если есть погода

Курганы солнце освещает

Я обойтись могу без водки

Была бы только кружка чая

Но если дождик – что в ней толку

Лишь промывание утробы

Осталось зубы класть на полку

И шифровать кусочки гроба

Все жду – приедет пан начальник

Из брюк широких вынет трешку

Мы выбросим на свалку чайник

И надеремся понемножку

Любопытны вырезки из газет, заголовки  передовиц использованы для рубрикации газеты. Редактор газеты  проявляет местами изрядное вольнодумство.

Так под заголовком «Молния» помещено следующее сообщение: «К нам едет журналист-международник И.С. Конончук, собирающий материал для книги «СМУ против ЦРУ». В распоряжение журналиста предоставлен годовой дебет канала». Вспоминаешь страницы советской прессы, изобличающей происки ЦРУ, тогда казалось, что это пропагандистские штучки, теперь понимаешь, что некоторые люди были лучше информированы, чем остальные граждане.

Особенно интересен выпуск №3.Он целиком посвящен работам на Тарханкутском полуострове. Прелестный парусник «Каналия» и надпись: «Слева по борту неизвестный материк Тарханкут и страна Межводная».

IMG_7100

Эти работы  вызвали интерес у ученых и освещены в  специальной археологической литературе.  Такие исследователи, как В.С.Ольховский, В.А. Колотухин, С.Г. Колтухов  отслеживали по дневникам и публикациям памятники и погребения,  раскопанные в этом году. Материалы стенгазеты в шутливой форме  дополняют впечатления о раскопках этого года.  Об особенностях раскопочного сезона  мы узнаем по образцам поэтического творчества и  рисункам.  Таков  портрет  А. Щепинского обрамленный одним из раскопанных  кромлехов  (каменное кольцо вокруг кургана) с  надписью: «Попали в полосу замечательных кромлехов, Щепинский А.А. доволен».

IMG_7104IMG_7103

Необходимость вести раскопки на 6 объектах одновременно  привела юных  рационализаторов к  мысли возвести вышку для Елены Николаевны, с которой она могла бы озирать все курганы.

IMG_7112

Тут же – портрет Елены Николаевны в профиль.  Очень похож  на ее фотопортрет. Рядом – ее стихи под названием  «Плач старой, больной женщины» (Елене Николаевне было всего 36 лет, она умерла через год, этот сезон был  последним в ее жизни):

Ну почему Перун не дал мне отпуска длиннее

Тогда смогла б, как Хейердал я дольше плыть, быстрее

Но не к закату лет своих, ни к финишу пробега

А плыть среди холмов степных на палубе ковчега

И чистить, рыть иль рисовать,  о дай мне, Дева, силы

Коль нужно, даже помечтать в раскопанной могиле.

          В заключение можно сказать, что эти любопытные материалы ждут своего исследователя. Они проливают свет на историю науки, дают нам возможность познакомиться с яркими личностями, которые внесли весомый вклад  в изучение древностей Крыма.

 

К  ИСТОРИИ САДОВОДСТВА В СИМФЕРОПОЛЕ 

Садоводство в Симферополе имеет давние традиции. Плодородная почва, близость Салгира создавали здесь отличные условия для выращивания различных видов растений. После присоединения Крыма к России в 1783 году началась активная раздача земель на полуострове, в том числе, в Симферополе. Лица, приобретавшие здесь земельные участки, должны были, по условию, высаживать на них сады или виноградники, в случае невыполнения требования, земли изымались и передавались другому владельцу. В следствие этого, возникла острая необходимость в рассадниках. Местные помещики долгое время приобретали рассаду в Никитском ботаническом саду. Так как было очень много запросов, основатель и первый директор Никитского ботанического сада Христиан Стевен  пришел к мысли создать подобный питомник в Симферополе. Он считал, что центром садовой культуры в Крыму должен быть не Южный берег, а Симферополь,  задачи Никитского  сада должны быть сосредоточены на южных культурах, тогда как в Симферополь надо было перенести опытный питомник плодовых деревьев.

 

steven1781_1863
Христиан Христианович Стевен (1781-1863).
 
7
Памятник Х.Х. Стевену,
установленный в Никитском ботаническом саду в 1977 г.

 

 

Страница 1 из 2